Стратегическая покорность: как Москва победила в войне смыслов

"Самое мощное оружие в руках угнетателя – это сознание угнетённых".
Стив Бико

"Нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, а чтобы куда-то попасть, надо бежать как минимум вдвое быстрее!"
Алиса Кингсли

В Копенгагене прошел 7-й саммит Европейского политического сообщества, где было много разговоров о безопасности Европы и поддержке Украины – от "стены против дронов" до идеи задействовать доходы от замороженных российских активов для финансирования перевооружения Украины. Но дальше разнонаправленных заявлений дело не сдвинулось. Одни спорили, что означает "стена дронов", другие – о юридических рисках и политических издержках, а Будапешт традиционно "подвесил" консенсус, усугубив и без того хроническую нерешительность Европы. То есть дискуссии были о том "как бы не спровоцировать агрессора", а не о том, "как защищать и отстаивать свои границы".

Эти "итоги" не необычны. Дело в том, что война России в Украине и враждебные действия против европейских стран НАТО на восточном фланге сегодня ведутся не только танками и ракетами, самолетами и дронами (кинетическая война), но и в форме постоянных атак на саму реальность, которые размягчают и даже парализуют волю атакуемых стран к ответным действиям. Используя изощрённую стратегию подмены смыслов, Москва разрушает европейскую систему понимания истины, законности и стратегических интересов, навязывая собственную трактовку событий, истории, настоящего и будущего и подменяя правду океанами лжи, что прекрасно продемонстрировал Владимир Путин в своем выступлении на "Валдайском форуме".

Эксплуатируя когнитивные искажения, институциональную инертность и самоуспокоенность, возникшую после окончания холодной войны, Россия перехватывает европейский нарратив, заставляя Европу вести дебаты на кремлёвских условиях и загоняя ее в ловушку самосдерживания (self-deterrence).

Мы опишем и разоблачим тактики Москвы – дрейф базовой линии оценки событий (baseline drift), захват рамки обсуждения (framing capture), рефлексивный контроль и выпячивание проблемы собственной безопасности, проследим их корни, находящиеся в "плотном тумане когнитивной войны", обеспечивающем отсутствие стратегической ясности Европы в отношении целей и планов Москвы, и предложим путь к восстановлению правильной системы координат оценки происходящего.

Европа в ловушке подмены

В последние годы на восточном фланге стран Европы стало привычным видеть странные вторжения, нарушающие суверенитет – дроны, ракеты, иногда самолёты. Они то падают на территории Польши или Румынии, то пересекают воздушное пространство балтийских стран, а иногда просто висят на радарах, как невидимые напоминания о прозрачности границ, при этом РФ навязывает свой фрейм перекладывая вину на Украину. Они не случайные, а встроены в архитектуру гибридных операций РФ: это все действия в "серой зоне", которые тестируют границы, подрывают само представление о нормальности, обеспечивают привыкание к нарушению суверенитета.

Хорошо известно, как истерически реагировал СССР на разведывательные полеты самолетов U2, которые чисто технически не могли быть носителями оружия, угрожающего его безопасности. Формально полеты дронов и самолетов – это акты агрессии, которые классифицируются как провокации или инциденты, пусть дроны и не всегда носили боевую часть, но вот ответная политическая реакция оказывается парадоксально мягкой и сильно не похожей на реакцию СССР.

Дебаты в Европе сегодня сводятся к одному и тому же: "а не станет ли наш ответ провокацией, приводящей к эскалации?"

За этим повторяющимся вопросом скрывается куда более серьёзная проблема – подмена самой рамки обсуждения. Вместо того чтобы говорить о защите, Европа обсуждает, как не раздражать агрессора, при этом РФ ведет и кинетическую войну, и войну смысловых конструкций, которые постепенно лишают Европу её собственной системы координат и приводят европейский истеблишмент к политической фрагментации.

А Европа пока не ведет с РФ никакой войны.

Как было – и как стало

А ведь Европа когда-то умела реагировать на подобные вызовы куда жёстче, чем сегодня. В 1981 году Швеция, не будучи членом НАТО и имея на тот момент социал-демократическое правительство, благоволившее СССР, задержала в своих территориальных водах советскую подводную лодку, нарушившую границу (инцидент в Карлскруне), и тогда шведские власти не стали изображать дипломатическую вежливость: подлодку не отпустили до окончания расследования, несмотря на давление СССР. Тогда это считалось нормальной защитой суверенитета, правда, тогдашний премьер-министр Улоф Пальме, был позже убит, что расследовалось, в том числе, в русле "руки Москвы".

Сравним теперь это с реакцией на современные случаи.

В 2025 году Польша зафиксировала пролёт группы из 20 российских беспилотников над своей территории, и, хотя речь шла о дронах без боевой части, вопрос безопасности и нарушения суверенитета был очевиден. Вместо того, чтобы автоматически рассматривать это как нарушение воздушного пространства с правом на немедленный перехват, тема погрузилась в формат консультаций – обсуждения в Брюсселе, запросы к союзникам, в том числе активацию 4-ой статьи Североатлантического договора НАТО, оценки рисков. Подобная схема применялась и в Румынии, где обломки российского беспилотника упали на территорию страны, и тогда также реакция свелась к заявлениям и заседаниям. В Эстонии ситуация оказалась ещё более угрожающей: сразу 3 российских МиГ-31 нарушили воздушное пространство, пролетев в сторону Калининграда. Москва объясняла это тем, что самолёты летели "с территории России на российскую территорию", но именно такая формула и продемонстрировала манипулятивную подмену смысла. Реакция НАТО вновь свелась к консультациям по статье 4, хотя в итоге встреча послов завершилась жёстким заявлением: впредь любое нарушение будет сопровождаться немедленным перехватом.

Эти примеры наглядно показывают разрыв между прежними рефлексами и нынешними привычками. Там, где раньше страны справедливо действовали по принципу "сначала защита – потом объяснения", сегодня сначала ищут "правильную процедуру", а нормальные оборонные меры откладываются. Это не просто мягкость; это результат долгих лет привыкания к тому, что осторожность воспринималась как высшая форма ответственности, хотя РФ никогда не дремала, используя "сознание жертвы агрессии" для достижения своих целей.

Стратегическая деградация и "дивиденд мира": анатомия процедурного пацифизма

После окончания холодной войны Европа оказалась в пространстве, которое воспринималось как эпоха стабильности. Исчезновение Советского Союза породило ощущение, что сама природа конфликтов изменилась, что крупномасштабные войны на континенте больше невозможны. В такой атмосфере стратегическая настороженность постепенно уступила место вере в институциональную самодостаточность и "вечный мир". Так возник "дивиденд мира" – ментальный и институциональный, и не только в риторике Дж. Буша-старшего или Маргарет Тэтчер. Он размыл привычные представления о риске, сформировал новую культуру управляемого комфорта. Военные структуры были перестроены под иные задачи: армии сокращались, а их место занимали экспедиционные контингенты, рассчитанные на операции за пределами Европы – в Афганистане, в Африке, однократно – на Балканах. Логика "массы" и "резерва" казалась архаикой: вместо этого развивались модели "точечных" сил и мобильных миссий.

Оборонная промышленность тоже перестраивалась: от способности выпускать оружие в больших объёмах она смещалась к штучным проектам, где главное – технологический имидж, а не масштабируемость.

Вместе с этим изменилась сама управленческая культура. В политике и в армии усилилась ориентация на эффективность в мирных условиях: оптимизация бюджетов, сокращение складских запасов, зависимость от длинных цепочек поставок. Возникло то, что можно назвать "государством точного времени" – системой, работающей just in time: ресурсы подаются тогда, когда они нужны, и только в ограниченном объёме. В условиях кризиса такая модель быстро обнаруживает собственную уязвимость: запасы минимальны, мобилизационный резерв отсутствует, промышленность неспособна резко нарастить производство.

Эта трансформация была не только экономической, но – что важнее – психологической. Вместо стратегий сдерживания и долгосрочного планирования в политическом лексиконе закрепились представления об "управлении рисками" и "снижении напряжённости".

Так осторожность – когда-то инструмент стратегии – становится ценностью сама по себе, что и называется "процедурный пацифизм" – состояние, в котором отказ от риска и вера в процесс воспринимаются как добродетель. Политики и институты привыкают действовать не ради результата, а ради сохранения управляемости. Там, где раньше автоматически срабатывал рефлекс обороны, теперь запускается цикл юридических уточнений, консультаций и дипломатических формул, а сдерживание перестало быть предметом системного искусства и превратилось в область дипломатического пинг-понга. Там, где в период холодной войны речь шла о ясных красных линиях, теперь остались протоколы переговоров и ритуалы консультаций.

В итоге деградация оказалась двойной: и материальной, и концептуальной, а Европа утратила запас прочности – в военной промышленности, в оборонных структурах, в политической воле – и одновременно лишилась языка, которым нужно описывать экзистенциальные угрозы. Россия этим воспользовалась: она принесла в ослабленное европейское пространство свои рамки, свои формулы, свою привычку считать "не от нуля".

Дрейф базовой линии как газлайтинг европейской реальности

Самая коварная тактика РФ – дрейф базовой линии оценки событий, психологический газлайтинг, который переписывает отправную точку истины, а на уровне восприятия европейцами применение этой технологии выглядит ещё даже более изощренной. Кремль добивается того, чтобы Европа начинала считать события не с исходной точки – например, с начала агрессии в Украине, – а с искусственно навязанной отправной позиции, выгодной для Кремля. Вместо "Россия напала, значит оборона легитимна" в сознание подсовывается другой якорь: "расширение НАТО было провокацией", "принадлежность Крыма всегда была спорной", "Запад сам создал напряжение". Как только этот новая точка отсчёта легитимизируется (а Кремль тратит для этого миллиарды долларов на покупку "полезных идиотов" и продвижение своей позиции), обсуждение превращается в спор о степени вины Европы, а не о факте агрессии Москвы.

Здесь работает именно то, что в исследованиях израильских психологов Даниэля Канемана и Амоса Тверски называется "эффектом привязки (якоря)" и "отвращением к риску". Поставленный "якорь" – слово "эскалация" или "провокация" – становится новой точкой отсчёта, которая искажает всю оценку ситуации. Лидеры начинают переоценивать риск любого действия и, наоборот, недооценивать последствия бездействия, а ответные меры сдвигаются в сторону осторожности не потому, что это рационально, а потому что заданная рамка заставляет их видеть реальность через чужой фильтр. Фактически это создание новой, искаженной реальности с дальнейшим погружением в нее всех участников процессов управленческих решений, но это и есть форма политического газлайтинга: жертве внушают сомнение в праве на самозащиту. Европа начинает колебаться перед тем, что в нормальном международном праве очевидно: перехват ракеты или беспилотника над своей территорией – не акт войны, а элемент законной обороны, протокол защиты суверенитета.

Когда подобные сомнения повторяются изо дня в день, срабатывает эффект "иллюзорной правды": чем чаще фраза "сбитие дронов и самолетов вовлекает в войну" повторяется, тем более привычной и правдоподобной она кажется, даже если юридической основы у неё нет.

Таким образом, проблема заключается не только в военной угрозе, но и в подмене самой когнитивной точки отсчёта: Европа начинает сомневаться даже в том, что очевидно, и тем самым теряет ясность, без которой невозможно принимать быстрые решения, потребные в условиях ползучей агрессии РФ уже далеко за пределы Украины.

Манипуляции страхом, или как нормальное Кремлем превращается в экстраординарное

Ещё один ключевой механизм, через который Москва захватывает рамку обсуждения, описан в концепции секьюритизации Копенгагенской школы. Барри Бьюзен, Оле Вэвер и Яап де Вильде объясняли этот процесс просто: событие становится "экзистенциальной угрозой" не потому, что оно реально таково, а потому что политический актор называет его таковым, а аудитория соглашается рассматривать его именно в этой категории. Россия использует эту логику как оружие.

Перехваты дронов над границей или сбитие ракет – это в международном праве стандартная мера обороны, но Москва артикулирует их исключительно как угрозу своему суверенитету, а значит, как "акт войны".

Европа отвечает совещаниями, дипломатическими оговорками, попытками снять напряжение, – фактически подтверждает навязанную Кремлем понятийную рамку. В результате действия, которые в нормальной системе безопасности являются рутинными, вдруг оказываются политически экстраординарными.

Такое смещение позволяет Кремлю управлять самой шкалой допустимого поведения, и Европа всё чаще обсуждает не то, что и как защищать, а то, как не перейти выдуманную "красную линию". Здесь и проявляется подлинная манипуляция: агрессор не только атакует военными средствами, но и устанавливает, в каких терминах жертва должна говорить о нападении.

Фрейминговый захват: фальсификация дискурса

То, что кажется осторожностью и отсутствием действий является результатом намеренного "захвата рамки" Кремлем. В теории фреймов Джорджа Лакоффа рамка определяет не только набор допустимых вопросов, но и границы возможных ответов. РФ действует именно так: переводит разговор из поля "как защитить Украину и Европу" в поле "как не спровоцировать Москву", и вот уже обсуждается не эффективность противовоздушной обороны, а сама допустимость её применения.

В 2022 году "специальная военная операция" Москвы по "денацификации" Украины прикрывала агрессию набором отполированных суждений, и этот нарратив сохранялся до сих пор. Это сужает окно Овертона, вынуждая Европу отвечать на вопросы, например: "Спровоцируют ли поставки F-16 эскалацию?", а не давать ответ на вопрос по существу: "Как нам обеспечить безопасность неба Украины?". Например, когда Польша рассматривала возможность перехвата российских ракет, приближающихся к её границе в 2024 году, кремлёвская риторика представляла это как "вступление НАТО в войну", переключая внимание с оборонительной необходимости на риски эскалации конфликта и распространения его, как бы случайно, на страну НАТО.

Устанавливая эти условия, Россия обеспечивает расходование политической энергии Европы на лавирование между порожденными Кремлём страхами, ограничивая поддержку Украины в интересах Москвы.

Здесь в полный рост проявляется и то, что в советской военной школе называли рефлексивным управлением: навязать противнику собственную систему координат и запрограммировать его осторожную реакцию. Кремль не просто угрожает, а строит дискуссию так, чтобы любое европейское действие заранее выглядело чрезмерным. Перехват ракеты, летящей в сторону границы НАТО, подаётся как "шаг к участию в войне", что нарушает лестницу эскалации втягивания в конфликты, разработанную еще Германом Каном. Ответ на воздушное вторжение становится экстраординарным актом, хотя в нормальной системе международного права это часть самообороны.

Если навязанный Кремлём фрейм начинает "давать усадку" и видна неуверенность в реакциях Европы, Россия склонна эскалировать риторику – включая намёки на ядерные последствия – целенаправленно повышая ставки, чтобы психологически завершить уже начатую операцию и повернуть дебаты в свою пользу. Так формируется пространство самоограничений, где европейские столицы начинают бояться не факта нападения, а своего собственного ответа, а ядерный шантаж играет роль не столько военной угрозы, сколько инструмента смысловой подмены: РФ заставляет партнёров обсуждать не легитимность обороны, а гипотетическую эскалацию, в том числе ядерную.

Рефлексивный контроль: эксплуатация осторожности

Рефлексивный контроль Москвы, доктрина которого была разработана еще в советское время, предвосхищает и эксплуатирует инстинкты Европы, направленные на избежание риска. Ссылаясь на ядерные угрозы – риторику о "красных линиях" и силах, находящихся "в боевой готовности" с 2022 года – Россия стимулирует самосдерживание своих противников в русле предсказания модели сдерживания Томаса Шеллинга. Например, когда НАТО обсуждало поставки ракет большой дальности в Украину в 2023 году, ядерная риторика России привела к колебаниям европейских лидеров, поскольку они опасались "эскалации". Эта тактика заставляет Европу быть более осторожной, ведя дебаты, фактически, по методичке Москвы, и к 2025 году такие рутинные меры, как координация противовоздушной обороны стран НАТО, рассматривается как шаги к глобальному конфликту, что парализует стратегическую решимость НАТО и уступает инициативу РФ.

Проблема безопасности: превращение страха в оружие

Можно с уверенностью утверждать, что Москва совершенно неверно понимает проблему собственной безопасности, и намеренно ее преувеличивает. Это понимали и Джордж Кеннан, и Збигнев Бжезинский, и Роберт Джервис, и ровно такая же оптика у современных исследователей, к примеру у Фионы Хилл и Энн Аппелбаум. Россия рассматривает действия Европы всегда и только с точки зрения собственного понимания безопасности, представляя любые действия как экзистенциальные угрозы для своего суверенитета. Кремлевские вообще озабочены своим суверенитетом, при этом напрочь игнорируют опасения других государств, признавая только за собой право на постоянные угрозы, возникающие для их драгоценного мало легитимного правления. Называя перехваты беспилотников "совместным военным участием", Москва искажает международное право (статья 51 Устава ООН), подменяя право на коллективную оборону риторикой о "разжигании войны" и односторонне трактуя угрозы, которые всегда прилетают с ее стороны.

В 1991 году Европа расслабилась и обнажила свое уязвимое ядро

Такая тактика России процветает на фоне стратегического упадка Европы после распада СССР. Уже упоминавшиеся "дивиденды мира" опустошили оборонные бюджеты и убрали стратегическую четкость. Буйно расцвел процедурализм – бесконечные консультации без действий – которые заменили существовавшие стратегии сдерживания в рамках черно-белого мира.

Минские соглашения (2014-2015) отличный пример: добросовестная дипломатия Европы позволила России легитимировать своих прокси "ДНР"-"ЛНР", и ослабить Украину, в том числе потому, что западные лидеры цеплялись за правильно организованный процесс переговоров. Сегодня эта "стратегия паралича" сохраняется, и элиты по-прежнему ставят осторожность во главу угла. Россия пользуется этим, продвигая свое видение мира, например, маркирует "неонацистским" правительство Украины, чтобы оправдать агрессию, отражающую нерешительность Европы. Задержка поставок танков "Леопард" в Германию в 2023 году свидетельствует именно об этой культуре неприятия риска, что укрепило контроль Москвы над формированием европейской повестки дня, в том числе через своих прокси в правительствах ЕС и право-левом политическом спектре партий и движений, находящихся на финансировании Москвы.

Правовые и институциональные манипуляции

Уязвимость Европы проявляется не только в трактовке норм, но и в том, как устроены её институты, и РФ виртуозно использует обе эти слабости одновременно. С правовой стороны Москва играет на подмене понятий: коллективная оборона объявляется ко-беллигерантностью (то есть совместными действиями вне альянсов), перехват ракеты или беспилотника – "вступлением в войну". В реальности международное право даёт обратную трактовку: статья 51 Устава ООН четко закрепляет право государств на индивидуальную и коллективную самооборону. Но в политическом поле именно российская интерпретация оказывается услышанной чаще, потому что она апеллирует к страхам и сомнениям, да и просто потому, что РФ тратит несоизмеримо больше денег на дезинформацию и подкуп фигур влияния, чем весь цивилизованный мир.

Институциональная сторона также не менее уязвима: европейские механизмы безопасности после холодной войны постепенно приобрели характер процедурных машин, НАТО и ЕС привыкли действовать через многослойные согласования, а не через быстрые решения. Каждое нарушение границ превращается в процесс – заседания, протоколы, согласование формулировок. Такая система удобна в мирное время, но в условиях кризиса она становится инструментом паралича. Россия этим пользуется, зная, что даже очевидная угроза сначала попадёт в круговорот консультаций и лишь потом, если вообще, в сферу действий.

Именно в этом смысле можно говорить об институциональных искажениях: структуры, созданные для защиты, начинают работать так, что сама процедура, разработанные регламенты, нарушают возможность действий. Оборона превращается в юридический ритуал и политический процесс, а потому остаётся уязвимой для внешнего давления, тогда как российские юридические ухищрения, мультиплицированные дезинформационными нарративами, превратили право на коллективную оборону в проявление агрессии.

Представляя перехват ракет как "эскалацию", Москва произвольно использует ядерный шантаж. В 2025 году, когда Украина запросила поддержку ПВО НАТО, Россия заявила, что "это втянет Запад в войну", несмотря на правовую ясность статьи 51 ООН. Это и заставляет Европу обсуждать "провокации" вместо адекватной моменту защиты, эксплуатируя свою легалистскую культуру, фактически подрывающую суверенитет.

Раздробленность НАТО и конец Pax Americana

Европейская привычка мыслить о безопасности через НАТО всегда означала, по сути, возможность пользоваться американским "зонтиком". Так было предустановленно после 2-й мировой войны, и это было желание и требование самих США, чтобы в Германии и остальной Европе, не дай бог, "не возродился милитаристский дух". Но в последние годы этот "зонтик" всё заметнее становится условным, а Дональд Трамп открыто говорит, что США будут участвовать только в тех конфликтах, где увидят для себя прямую выгоду. Даже переименование Пентагона в "Министерство войны" – символическое, но показательное – сопровождается отказом от универсальной роли гаранта. Pax Americana, обеспечивавший Европе десятилетия безопасности, больше не выглядит незыблемым, и это усиливает кризис европейской стратегии: там, где раньше достаточно было довериться "зонтику", теперь придётся учиться принимать самостоятельные решения. НАТО пока остаётся альянсом, но раздробленность интересов внутри него и растущая зависимость от американской воли, грубовато озвучиваемой Трампом, заставляют Европу пересматривать свои реакции и искать новые формы автономии в сфере обеспечения безопасности.

Троянский конь восприятия

Европейское восприятие действий РФ против себя напоминает дар Константина – подложный акт, которым папство веками оправдывало своё право на непогрешимость. Хотя документ оказался фальшивкой, но вера в него долгое время создавала реальность – политическую, культурную, правовую. Сегодня Европа живёт в плену подобной подделки: Советский Союз, некогда реальный гегемон, оставил после себя не только руины империи, но и когнитивное наследие – неписаный "акт Константина о вседозволенности и непогрешимости Москвы", подкрепленный вековой памятью о двух мировых войнах и стремительном развитии ядерных технологий в период "холодной войны". Его подпись до сих пор читается на территориях стран бывшего Варшавского договора, ранее контролируемых СССР – в венгерской и словацкой (и теперь уже чешской) политике, в немецких компромиссах, как в нейтралитете старой ГДР, дающей фундамент партии АДГ, и конечно в осторожных полутонах брюссельских формулировок.

Похоже, что подмена истории, отражаемая российским кривым зеркалом, продолжает диктовать правила настоящему и будущему, и пока Европа не признает влияние этой подделки – "РФ как СССР" – подлинной причиной собственного паралича, она будет жить в пространстве чужой веры – в мире, где условный "акт Константина" переписан чернилами Кремля, а Лоренцо Валло пока не появился.

Отказ от позиции "как бы чего ни вышло" и возврат к нулевой точке

Все последние годы Запад не очень-то спорил с Москвой, а позволял ей озвучивать свое подсознание, принимая навязанные Кремлем страхи за свою "разумную осторожность". Чтобы выйти из этой ловушки, Европе необходимо восстановить исходные координаты для оценки событий. Отправная точка проста: агрессия легитимирует оборону, а коллективная поддержка союзников не является "вовлечением в войну", поскольку она прямо предусмотрена международным правом.

ЭрЭфия все время пытается перевести разговор на уровень "провокаций" и "эскалаций", но юридическая и политическая логика остаётся неизменной – самооборона не может считаться нападением, для этого потребуется и новый язык. Вместо бесконечных оговорок о "рискованных шагах" необходим словарь действий: как именно строить эшелонированную противовоздушную оборону, как координировать ресурсы, как укреплять промышленную базу. Такой язык описывает реальные действия, а не страхи, и возвращает дискуссию в сферу политики, не оставляя ее в поле манипуляций, созданном РФ. Не менее важно установить, что является нормой, например, как это сформулировал финский президент Александр Стубб и лидеры стран Балтии и Центральной Европы: РФ заходит далеко настолько, насколько ей позволяют, а минимум, который может быть "разрешён" Москве, – ноль, и это не лозунг, а констатация, поскольку агрессор всегда расширяет границы допустимого ровно в той мере, в какой их уступает жертва.

Поэтому возврат к нулевой точке – это не абстрактная идея, а практическая задача, и Европа должна вновь научиться мыслить в категориях защиты, а не в категориях предотвращения мнимой эскалации, ведь только так она сможет выйти из состояния паралича и вернуть себе способность к стратегическим решениям.

Также Европа должна пересмотреть нарратив: агрессия оправдывает оборону, а ядерные угрозы не дают права вето. Нужен лексикон, ориентированный на действия – "только безопасное небо безопасно", – заменяющий дебаты, основанные на страхе. Лидеры стран Балтии и президент Чехии Петр Павел подчёркивают, что РФ действует только в рамках дозволенного Западом, а стремление, к примеру, Эстонии создать мощную противовоздушную оборону служит примером именно такой ясности. Европе следует принять как норму, что перехват истребителей, отрабатывающих атаки на Таллинн, не является актом войны (согласно лестнице эскалации Кана).

Еще более важно исключить Москву из переговоров по безопасности с жертвами ее агрессии и укрепить нормы.

Также следует применять симметричные меры – нормализовать запуски разведдронов на территорию РФ, сопровождаемые зеркальной риторикой, демонстративные облеты территорий РФ и в глубину с отработкой военных задач, ведь Кремль давно аттрибутирует украинские атаки на территорию РФ как агрессию стран НАТО – значит, надо разнообразить типы нарушения границ, намекая на дальнейшую эскалацию, и зеркально нормализовать такие действия, поскольку Украина справляется с диверсиями и актами саботажа в рамках "горячей" войны.

И, конечно, Европе следует действовать в сфере когнитивной войны симметрично и наступательно, разрушая РФ изнутри, и тратить на это огромные деньги, то есть "бежать вдвое быстрее". Надо побыстрее отбросить российские фреймы, восстановить стратегическую решимость, развязать "войну в головах" у россиян, и тогда Европа могла бы разрушить навязанную Москвой когнитивную квазиреальность, и защитить суверенитет just in time – в том месте, и в то время, когда это ей нужно и необходимо.